Неточные совпадения
Полковник, как всегда, улыбался шуткам князя; но насчет Европы, которую он внимательно изучал, как он
думал, он держал сторону княгини.
«
Полковник чудаковат», —
подумал <Чичиков>, проехавши наконец бесконечную плотину и подъезжая к избам, из которых одни, подобно стаду уток, рассыпались по косогору возвышенья, а другие стояли внизу на сваях, как цапли. Сети, невода, бредни развешаны были повсюду. Фома Меньшой снял перегородку, коляска проехала огородом и очутилась на площади возле устаревшей деревянной церкви. За церковью, подальше, видны были крыши господских строений.
«Это, однако же, нужно ему сказать», —
подумал Чичиков и, пришедши к
полковнику, объявил, что у него каша и никакого толку нельзя добиться, и комиссия построений ворует напропалую.
Чичиков глядел на него пристально и
думал: «Что ж? с этим, кажется, чиниться нечего». Не отлагая дела в дальний ящик, он объяснил
полковнику тут же, что так и так: имеется надобность вот в каких душах, с совершеньем таких-то крепостей.
«Ну слава те господи», —
подумал Чичиков и приготовился слушать.
Полковник стал читать...
Один молодой
полковник, живая, горячая кровь, родной брат прекрасной полячки, обворожившей бедного Андрия, не
подумал долго и бросился со всех сил с конем за козаками: перевернулся три раза в воздухе с конем своим и прямо грянулся на острые утесы.
— А я, ей-богу,
думал, что это сам воевода. Ай, ай, ай!.. — при этом жид покрутил головою и расставил пальцы. — Ай, какой важный вид! Ей-богу,
полковник, совсем
полковник! Вот еще бы только на палец прибавить, то и
полковник! Нужно бы пана посадить на жеребца, такого скорого, как муха, да и пусть муштрует полки!
«Клевещу я на себя, —
думал он. — А этот
полковник или ротмистр — глуп. И — нахал. Жертвенное служение… Активная борьба против Любаши. Идиот…»
Самгин сел, несколько успокоенный и
думая о
полковнике...
Через минуту Самгин имел основание
думать, что должно повториться уже испытанное им: он сидел в кабинете у стола, лицом к свету, против него, за столом, помещался офицер, только обстановка кабинета была не такой домашней, как у
полковника Попова, а — серьезнее, казенней.
Наблюдая за его действиями, Самгин
подумал, что раньше все это показалось бы ему смешным и не достойным человека, которому, вероятно, не менее пятидесяти лет, а теперь вот, вспомнив
полковника Васильева, он невольно и сочувственно улыбнулся дяде Мише.
Самгину не верилось, что этот франтоватый парень был студентом, но он
подумал, что «осведомители»
полковника Васильева, наверное, вот такие люди без лица.
Потом Самгин ехал на извозчике в тюрьму; рядом с ним сидел жандарм, а на козлах, лицом к нему, другой — широконосый, с маленькими глазками и усами в стрелку. Ехали по тихим улицам, прохожие встречались редко, и Самгин
подумал, что они очень неумело показывают жандармам, будто их не интересует человек, которого везут в тюрьму. Он был засорен словами
полковника, чувствовал себя уставшим от удивления и механически
думал...
Он слышал: террористы убили в Петербурге
полковника Мина, укротителя Московского восстания, в Интерлакене стреляли в какого-то немца, приняв его за министра Дурново, военно-полевой суд не сокращает количества революционных выступлений анархистов, — женщина в желтом неутомимо и назойливо кричала, — но все, о чем кричала она, произошло в прошлом, при другом Самгине. Тот, вероятно, отнесся бы ко всем этим фактам иначе, а вот этот окончательно не мог
думать ни о чем, кроме себя и Марины.
Полковник начал размашисто писать, перо торопливо ерзало по бланку, над бровями
полковника явились мелкие морщинки и поползли вверх. Самгин
подумал...
«Жизнь — сплошное насилие над человеком, —
подумал Самгин, глядя, как мальчишка поплевывает на ножи. — Вероятно,
полковник возобновит со мной беседу о шпионаже… Единственный человек, которому я мог бы рассказать об этом, — Кутузов. Но он будет толкать меня в другую сторону…»
Глядя в его искаженное лютовскими гримасами лицо, Самгин
подумал, что
полковник ненормален, что он может бросить в голову чем-нибудь, а то достанет револьвер из ящика стола…
То, а не другое решение принято было не потому, что все согласились, а, во-первых, потому, что председательствующий, говоривший так долго свое резюме, в этот раз упустил сказать то, что он всегда говорил, а именно то, что, отвечая на вопрос, они могут сказать: «да—виновна, но без намерения лишить жизни»; во-вторых, потому, что
полковник очень длинно и скучно рассказывал историю жены своего шурина; в-третьих, потому, что Нехлюдов был так взволнован, что не заметил упущения оговорки об отсутствии намерения лишить жизни и
думал, что оговорка: «без умысла ограбления» уничтожает обвинение; в-четвертых, потому, что Петр Герасимович не был в комнате, он выходил в то время, как старшина перечел вопросы и ответы, и, главное, потому, что все устали и всем хотелось скорей освободиться и потому согласиться с тем решением, при котором всё скорей кончается.
Воспитаем так не одного, а миллионы людей, и потом поймаем одного и воображаем себе, что мы что-то сделали, оградили себя, и что больше уже и требовать от нас нечего, мы его препроводили из Московской в Иркутскую губернию, — с необыкновенной живостью и ясностью
думал Нехлюдов, сидя на своем стуле рядом с
полковником и слушая различные интонации голосов защитника, прокурора и председателя и глядя на их самоуверенные жесты.
Между тем
полковник понравился всем. Сенатор его ласкал, отец мой находил, что «лучше жениха нельзя ждать и желать не должно». «Даже, — пишет NataLie, — его превосходительство Д. П. (Голохвастов) доволен им». Княгиня не говорила прямо NataLie, но прибавляла притеснения и торопила дело. NataLie пробовала прикидываться при нем совершенной «дурочкой»,
думая, что отстращает его. Нисколько — он продолжает ездить чаще и чаще.
— Это еще что! каклеты в папильотках выдумали! — прибавляет
полковник, — возьмут, в бумагу каклетку завернут, да вместе с соусом и жарят. Мне, признаться, Сенька-повар вызывался сделать, да я только рукой махнул.
Думаю: что уж на старости лет новые моды заводить! А впрочем, коли угодно, завтра велю изготовить.
Полковник смотрел на всю эту сцену, сидя у открытого окна и улыбаясь; он все еще полагал, что на сына нашла временная блажь, и вряд ли не то же самое
думал и Иван Алексеев, мужик, столь нравившийся Павлу, и когда все пошли за Кирьяном к амбару получать провизию, он остался на месте.
«Ну, бог с ним, в первый еще раз эта маленькая подкупочка учителям будет!» —
подумал полковник и разрешил сыну.
Береженые лошадки
полковника, я
думаю, во всю жизнь свою не видали такой гоньбы.
— Что они любят? — возразил
полковник. — Нет, я
думаю, ни одной из них, чтобы червонцев за сто ее нельзя было купить.
Полковник в самом деле
думал, что Еспер Иваныч дает такие наставления сыну.
«Не отпущу я его, —
думал он, — в университет: он в этом Семеновском трактире в самом деле сопьется и, пожалуй, еще хуже что-нибудь над собой сделает!» — Искаженное лицо засеченного солдата мелькало уже перед глазами
полковника.
— Игрывали, я
думаю, вместе, — обратился
полковник добродушно к исправнику.
Детушки-то нынче каковы!» Нельзя сказать, чтобы в этих словах не метилось несколько и на Павла, но почему
полковник мог
думать об сыне что-нибудь подобное, он и сам бы, вероятно, не мог объяснить того.
Оставшись вдвоем, отец и сын довольно долго молчали. Павел
думал сам с собою: «Да, нелегко выцарапаться из тины, посреди которой я рожден!»
Полковник между тем готовил ему еще новое испытание.
Священник слушал его, потупив голову.
Полковник тоже сидел, нахмурившись: он всегда терпеть не мог, когда Александр Иванович начинал говорить в этом тоне. «Вот за это-то бог и не дает ему счастия в жизни: генерал — а сидит в деревне и пьет!» —
думал он в настоящую минуту про себя.
—
Думаю, — отвечал сердито
полковник.
— Но зато теперь вам,
полковник, я
думаю, тяжело жить в этой среде? — заметил ему Вихров.
— Ну, будут и все сорок, — сказал
полковник. По его тону весьма было заметно, что у него некоторый гвоздь сидел в голове против Фатеевой. «Барыня шалунья!» —
думал он про себя.
«О чем я сейчас
думал? — спросил самого себя Ромашов, оставшись один. Он утерял нить мыслей и, по непривычке
думать последовательно, не мог сразу найти ее. — О чем я сейчас
думал? О чем-то важном и нужном… Постой: надо вернуться назад… Сижу под арестом… по улице ходят люди… в детстве мама привязывала… Меня привязывала… Да, да… у солдата тоже — Я…
Полковник Шульгович… Вспомнил… Ну, теперь дальше, дальше…
«Я стою, я молчу, — с тоской
думал Ромашов, глядя неотступно на серьгу в ухе
полковника, — а мне нужно было бы сказать, что я и сам не дорожу этой семьей и хоть сейчас готов вырваться из нее, уйти в запас. Сказать? Посмею ли я?»
Ромашов молча поклонился и пожал протянутую ему руку, большую, пухлую и холодную руку. Чувство обиды у него прошло, но ему не было легче. После сегодняшних утренних важных и гордых мыслей он чувствовал себя теперь маленьким, жалким, бледным школьником, каким-то нелюбимым, робким и заброшенным мальчуганом, и этот переход был постыден. И потому-то, идя в столовую вслед за
полковником, он
подумал про себя, по своей привычке, в третьем лице: «Мрачное раздумье бороздило его чело».
— Что вы мне очки втираете? Дети? Жена? Плевать я хочу на ваших детей! Прежде чем наделать детей, вы бы
подумали, чем их кормить. Что? Ага, теперь — виноват, господин
полковник. Господин
полковник в вашем деле ничем не виноват. Вы, капитан, знаете, что если господин
полковник теперь не отдает вас под суд, то я этим совершаю преступление по службе. Что-о-о? Извольте ма-алчать! Не ошибка-с, а преступление-с. Вам место не в полку, а вы сами знаете — где. Что?
«Разве вы
думаете, что настоящий офицер боится поглядеть в лицо смерти?» Старый
полковник говорит участливо: «Послушайте, вы молоды, мой сын в таком же возрасте, как и вы.
— Русские, действительно, чаще скучают, нежели люди других национальностей, и, мне кажется, это происходит оттого, что они чересчур избалованы. Русские не любят ни
думать, ни говорить. Я знал одного
полковника, который во всю жизнь не сказал ни одного слова своему денщику, предпочитая объясняться посредством телодвижений.
«Умер у нас
полковник, — говорил актер, —
полковников было у нас много; я
думал, что сделают кого-нибудь из них, и желал того; но у какой-то прелестницы был двоюродный брат, глупый и надменный повеса, который служил только шесть месяцев, и его сделали моим командиром. Я не стерпел этого и вышел в отставку».
«Очевидно, он что-то знает такое, чего я не знаю, —
думал я про
полковника. — Если бы я знал то, что он знает, я бы понимал и то, что я видел, и это не мучило бы меня». Но сколько я ни
думал, я не мог понять того, что знает
полковник, и заснул только к вечеру, и то после того, как пошел к приятелю и напился с ним совсем пьян.
— В богадельне? В богадельню нейдут с тремя тысячами дохода. Ах, припоминаю, — усмехнулась она, — в самом деле, Петр Степанович как-то расшутился раз о богадельне. Ба, это действительно особенная богадельня, о которой стоит
подумать. Это для самых почтенных особ, там есть
полковники, туда даже теперь хочет один генерал. Если вы поступите со всеми вашими деньгами, то найдете покой, довольство, служителей. Вы там будете заниматься науками и всегда можете составить партию в преферанс…
— Если бы таких
полковников у нас в военной службе было побольше, так нам, обер-офицерам, легче было бы служить! — внушил он Миропе Дмитриевне и ушел от нее, продолжая всю дорогу
думать о семействе Рыжовых, в котором все его очаровывало: не говоря уже о Людмиле, а также и о Сусанне, но даже сама старушка-адмиральша очень ему понравилась, а еще более ее —
полковник Марфин, с которым капитану чрезвычайно захотелось поближе познакомиться и высказаться перед ним.
—
Думаю, — быть бы мне богатому, эх — женился бы на самой настоящей барыне, на дворянке бы, ей-богу, на полковницкой дочери, примерно, любил бы ее — Господи! Жив сгорел бы около нее… Потому что, братцы, крыл я однова крышу у
полковника на даче…
«Для чего, наконец, —
думал я, — для чего же выписывал он из столицы своего племянника и сватал его к этой девице, как не для того, чтоб обмануть и нас, и легкомысленного племянника, а между тем втайне продолжать преступнейшее из намерений?» Нет,
полковник, если кто утвердил во мне мысль, что взаимная любовь ваша преступна, то это вы сами, и одни только вы!
— Это, брат, девица Перепелицына, — замечает
полковник своему слушателю, — превосходнейшая девица, горой стоит за маменьку! Редкая девица! Ты не
думай, что она приживалка какая-нибудь; она, брат, сама полковничья дочь. Вот оно как!
— И это тот самый человек, — продолжал Фома, переменяя суровый тон на блаженный, — тот самый человек, для которого я столько раз не спал по ночам! Столько раз, бывало, в бессонные ночи мои, я вставал с постели, зажигал свечу и говорил себе: «Теперь он спит спокойно, надеясь на тебя. Не спи же ты, Фома, бодрствуй за него; авось выдумаешь еще что-нибудь для благополучия этого человека». Вот как
думал Фома в свои бессонные ночи,
полковник! и вот как заплатил ему этот
полковник! Но довольно, довольно!..
«Я за что сержусь, — говорил Фома, — кроме того, что он по-настоящему не должен бы сметь и
подумать лезть ко мне с своими снами, тем более с белым быком; кроме этого — согласитесь сами,
полковник, — что такое белый бык, как не доказательство грубости, невежества, мужичества вашего неотесанного Фалалея?
Однако, я
думаю, Андрей управляющий очень был бы озадачен, что я на ты с таким господином, как Сашка Б***,
полковником и флигель-адъютантом…